Киноверсия оперы, сделанная на натуре. Действие происходит в «настоящей Японии» среди «настоящих японцев». Исполнители подобраны по национального признаку. Точнее говоря по расовому, Пинкертон - Ричард Трокселл (не знаю какой национальности, но европеец), Чио-Чио-Сан - Йинг Хуанг (китаянка).

Перенос театрального действия со сцены, из условной декорации на натуру – приём рискованный, тем более когда речь идет об опере, театре еще более условном, чем драматический. Приближение к реальности загоняет постановщика в ловушку, чем натуральнее картинка, тем больше разрыв с оперной природой, тем очевиднее ненатуральность – а чего это такие «настоящие» персонажи поют, а не говорят, как нормальные люди? Но это еще полбеды, а почему американцы и японцы поют по итальянски? Ничего себе «язык межнационального общения» :)

Чтобы не попасть в ловушку нужно и натурализм делать условным, Миттеран так и поступает. Япония – натуральная, красивая, открыточная, действие происходит словно в этнографическом музее среди подлинных предметов быта (от традиционной японской деревянной подушки с мягким валиком до швейной машинки Зингер). В таком музее и пение не выглядит чужеродным. Более того, становится допустимым и вторжение в оперно-музейную реальность иной реальности. На протяжении всего фильма режиссер спокойно и ровно иллюстрирует сюжет, но в ключевые моменты он выходит на первый план и применяет режиссуру.

Приход дяди поставлен не реалистически, а мистически, как появление духов (вполне по-японски), вторжение потустороннего, предупреждение о трагическом финале.

Но еще бОльшее впечатление производит вторжение в реальность фильма не с мистической, а с прямо противоположной стороны. В самом красивом эпизоде оперы – ночное ожидание в конце второго действия, режиссер применяет самый парадоксальный и максимально далекий от иллюстративности прием. На сцене – полная статика, героиня с сыном и служанкой садятся и смотрят на бухту, в музыке – поток чувств: томительное ожидание, надежда, предчувствие развязки. И в этот момент красивый цветной видеоряд внезапно разрывается вторжением документальных кадров (похоже, что из модной в начале прошлого века серии «кинопутешествий»). Несколько минут Абсолютного Кино. Открыточная Япония сразу отстраняется, берется в скобки ей указано на место. Подлинная Япония начала прошлого века не похожа на музей (операторы конечно выбирали что поэкзотичнее, но люди попадали в кадр вполне реальные и не понимающие что их снимают). Тени давно ушедшей жизни вызывают у зрителя сильнейшие эмоции - очень трогательный эпизод. Музыка Пуччини совсем не об этом, но эмоции не совпадая впрямую, входят в контрапункт. Особенно впечатляет финал документального эпизода – проводы океанского лайнера, рвется серпантин. Там проводы, здесь – ожидание встречи. Там черно-белая документальность, здесь – цветной «реализм».

Встреча цивилизаций.

В первой же сцене фильма режиссер очень остроумно добавляет к американскому лейтенанту и японскому маклеру матроса негра – для полного расового комплекта. Трио в кадре выглядит очень эффектно!

По сюжету оперы встреча/столкновение цивилизаций (американцев и японцев) происходит в Нагасаки, что после Второй мировой войны стало выглядеть символически. Интересно это случайное совпадение, или место для атомной бомбардировки выбирали любители итальянской оперы?

Музыкальная Япония Пуччини условна, почти как Китай в сказках Гоцци. Это не про Японию, это про Запад. Это не про архаику (условную, идеализированную), а про современность. Чтобы усилить смысл, конфликт был максимально поляризован.

На одном полюсе – самый западный Запад, самый рафинированный, передовой (композитор угадал историческую перспективу, страну завтрашнего дня, в начале 20-го века в европоцентричном сознании это было неочевидно, США еще находились на задворках мира).

На другом полюсе - самый дальний Восток, Япония, своё-иное для запада, играет роль зеркала, отразились и увидели подлинное лицо цивилизации.

Впрочем, «встреча цивилизаций» - первый уровень обобщения, оболочка, а под ней еще более «вечная» тема - встреча мужского и женского. От житейского «поматросил и бросил» до философского обращения силы (мужского начала) - в слабость, а слабости (женского начала) - в силу.

Пинкертон – красавец в белом мундире. Молод, здоров, бородат, голосист, активен, улыбчив. Гедонист, сангвиник, ценитель красоты. «Жизнь удалась!». Бабочки существуют в природе исключительно для того, чтобы радовать его взгляд. Личный эгоизм, как наглядное проявление мужского эгоизма, национального эгоизма и эгоизма белой расы. В последней части он также здоров и ухожен, к тому же удачно женат, но вместо веселости он отдается другим эмоциям – плачет, страдает, так ему жалко бедняжку, а скорее «жалко потерять бедняжку».

Главная героиня не производит такого яркого впечатления, певица выбрана по анкетным данным - выглядит правильно, поет правильно, но чуда не возникает. Слишком настоящее, закрытое восточное лицо. Все же роль Чио-Чио-Сан должна играть европейская женщина (также, как роли служанок в пьесе Жене – мужчины). Выправляет положение финал – в последних сценах у нее сквозь закрытость прорывается драма, а у него сквозь эгоистически всхлипы - непоказное отчаяние.

=======

Впечатление : 8 из 10.