Рассказ начинается фразой: «Первый муж тёти Нади погиб на войне. Дочка умерла». Автор сразу вводит нас в курс дела, говоря о прошлом своего героя и с первых же строк желая вызвать в нас какое-то сочувствие. Это мне, как читателю, кажется наивным: возможно, этому герою и не стоти сочувствовать, а то и вовсе – читать о нём? Далее мы узнаём, что тётя Надя отказалась покинуть свой дом, и в этом мы видим традиции деревенской прозы (ср. «Прощание с Матёрой» В. Распутина). Тётя Надя – та самая русская женщина, которая коня на скаку остановит.

Писателем даётся яркая речевая характеристика))) героини: она не выговаривает букву «ш», поэтому в её репликах все «ш» заменены на «с», а «ж» - соответственно, на «з». (Однако есть и отступление от этого правила: «На печку ложи». Возможно, для того, чтобы ясен был смысл слова.) Это сильно усложняет чтение, отвлекая от смысла рассказа. Вполне можно было упомянуть о дефекте речи один раз, и мы бы об этом помнили. Диалектные слова также затрудняют понимание. Например, даже из контекста я не могу понять, что такое «угор» или «падина» (гадина? подлая?). Да и слово «националка», видимо, имеет какое-то неизвестное мне значение.

Автор довольно объективен: например, когда он рассказывает о пьянстве Пети Петрова с женой, то показывает только отношение к ним жителей деревни, а о своём напрямую не говорит.

Собственно, о ледоходе говорится в самом конце рассказа. «Дожила», - радуется тётя Надя новой весне. Это оставляет ощущение надежды. Енисей, разливающийся из года в год, изба, «перенесённая» на новое место точь-в-точь такой же говорит о том, что можно сохранить дух сибиряков и при современной жизни, несмотря на то, что молодёжь посмеивается над их говором и предпочитает машину лошади.

В рассказе преобладают лирические интонации: автор говорит о сибиряках с нежностью и лёгкой грустью, потому что они далеко не идеальны, хотя и так близки автору. Они пьют, не выполняют обещаний, а то и вовсе обманывают (Юра не приехал к тёте Наде, хотя обещал. Сам повествователь не рассказал ей о смерти Белки; это красивый жест для лирического рассказа, но на самом деле, когда тётя Надя вдруг решит узнать, как там поживает её лошадь, ей будет ещё больнее, чем если бы она узнала правду сразу). Это не вызывает во мне симпатии к героям рассказа, тем более что я городской человек, в деревне ни разу не была, и мне малопонятна её эстетика. Да, в городе нет людей, зазывающих к себе в гости каждого прохожего, но здесь это и невозможно. Заботится о молодёжи тётя Надя, видимо, из-за нерастраченных материнских чувств и одиночества. Одновременно с этим она явно считает людей одинаковыми по натуре: например, «музыков», или несибиряков (см. её рассуждения). Видно отсутствие элементарной заботы о человеке: тётя Надя может с ним выпить и повеселиться, а потом беспечно посадить пьяного в лодку.

Видимо, рассказ рассчитан на определённую аудиторию, а именно на самих жителей Сибири. Им будут понятны специфические словечки, будет приятно видеть эти слова в художественном тексте. Для них будут узнаваемы герои рассказа и описываемые автором места. Также можно рекомендовать рассказ тем, кто хочет узнать что-то о жизни сибиряков; однако тогда необходим краткий словарик, поясняющий диалектизмы, встречающиеся в тексте.

Рассказ показался мне вторичным; каких-то новых, оригинальных идей я в нём не увидела. Однако это простое, доброе произведение, которое можно было бы читать даже детям, если бы не грубая, режущая глаз частушка, преисполненная животворящей эстетикой низа. Думаю, что современной городской молодёжи он не будет интересен. (Если честно – читать ну просто невозможно!) И я очень даже пойму тех, кто предпочтёт ознакомиться с творчеством другого Тарковского, Андрея: у него и без слов бывает если не понятно, так хоть близко.