Hedningarna. Славное язычество.

Фольклор – понятие двоякое. С одной стороны это нечто живое и отчасти скрытое, сакральное, что нужно искать, как грибы в лесу. С другой – это что-то устоявшееся, зафиксированное, словно те же грибы, замаринованные в банке и поданные к столу. Кому что по сердцу. Очень трудно принести гриб из лесу и любоваться им долгое время. Оторванное от корней, от почвы, дикое творение хиреет, засыхает и червивеет. Приходится его мариновать. Вот и с фольклором дела обстоят точно так же. Фонограф и магнитофон помогают донести до слушателя отголоски подлинного, истинно народного звучания. А вот аутентично воспроизвести их, повторить, подать (а паче того – сделать что-то новое, такое же) уже не получается: года не те, мешает школа, знания, стереотипы. Надо вырасти в этой среде, впитать её с детства, чтобы потом в нужный момент суметь поделиться нажитым, без фальши и лизоблюдства. Немудрено, что собиратели фольклора – люди увлечённые, но замкнутые, с неохотой выдающие свои секретные поляны и рыбные места: в самом деле, больно, когда к сокровищу прикасаются грязными руками, а толпа легко изгадит любой, самый чистый родник. В конце прошлого века судьба свела меня с людьми, изучавшими «крюковое» пение старообрядцев. От них я и услышал это странное имя: Hedningarna.

В переводе со шведского это означало – «Язычники».

В той маленькой компании собирателей фольклора я не стал своим: эти люди были словно не от мира сего. Но и среди них наблюдались разногласия. Одни отстаивали чистоту и аутентичность народного творчества, говорили, что надо петь один-в-один с оригиналом, как это делают, к примеру, «Хеднингарна». Другие с жаром доказывали, что нельзя стоять на месте, надо действовать, модернизировать звучание, как это делают, к примеру... ну, к примеру, те же «Хеднингарна»! В этих аргументах я терялся: логика происходящего была мне непонятна, казалось, мы говорим на разных языках. Как-то я не выдержал и спросил у знакомой девушки, что это за «Хеднингарна» такая, о которой они говорят, и получил в ответ удивлённый взгляд («Как! Ты не знаешь?») и кассету с записью самой странной музыки, которую я к тому времени слышал. Я элементарно растерялся. Это был и фолк, и не фолк – народные инструменты, и в то же время жёсткое, почти хард-роковое звучание, дикие плясовые и шаманские камлания, эфирная чистота – и мрачнейшая готика. Кассета не вылезала у меня из плейера, а у меня в голове размывались все ориентиры. «Ёлки-моталки! – думал я. – Если это фолк, тогда я бездарно потерял десять лет жизни из-за того, что его не слушал. А если нет, то... что же это тогда такое?!» По счастью, к тому времени я уже подсел на Clannad, Dead Can Dance и прочие нестандартные вещи, поэтому прекрасно понимал, что музыка не делится только на чёрное и белое, на «люли-люли» и «гоп-ца-ца», будто третьего не дано. Оказалось, очень даже дано! И третье, и четвёртое, и пятое. Те, кто не верит, могут сами в этом убедиться.

Шведское трио Hedningarna начинали в 1988 году точно так же, как другие собиратели фольклора: ездили по деревням и хуторам, прочёсывали родную Швецию (а заодно Финляндию и Лапландию), записывали на магнитофон народные наигрыши и напевы, отыскивали в сараях и на чердаках старинные инструменты, которые потом своими руками реставрировали или создавали заново, и учились на них играть. В их арсенале до сих пор нет ни одного классического инструмента, зато встречаются такие экзотические вещи, как хомус, шаманские бубны, лучковая арфа и колёсная лира. Первый альбом 1988 года был инструментальным, акустическим и аутентичным на все сто. Старинные польки, наигрыши, плачи звучат на нём без всякой обработки, и это далеко не так интересно, как может показаться. Группа только нащупывала своё фирменное звучание, в некоторых вещах буквально физически ощущается острая нехватка энергетики. Неизвестно, что произошло с этой троицей на рубеже десятилетия, но иначе как откровением это не назовёшь. Они обзавелись синтезатором, усилителями и пригласили двух финских вокалисток – Аниту Лехтола и Санну Курки-Суонио. Эти две «горячие финские девки» совершенно преобразили звучание группы: буколическая расслабленность сменилась жёстким битом, почти «металлическими» басами и неистовой сценической подачей в духе Джими Хендрикса. В этом ключе и был записан второй альбом Kaksi! – зубодробительная смесь, которая впоследствии стала называться «нео-фолк».

Вкрадчивое вступление (какой-то неизвестный мне гулкий щипковый инструмент, наплывающие и пропадающие скрипки, шаманский шёпоток) быстро сменяется диковатым, леденящим душу дуэтом женских голосов. Тот, кто хоть раз услышал Joupolle Joutunut, никогда не спутает её ни с чем другим. Эти ведьмы явно камлают где-то у костра: это не плясовая и не колядки, а действительно что-то языческое, древнее, родом из лапландской тундры, из гнилых финских болот и затерянных в карельских чащобах озёр. После долгого слушанья англоязычной музыки певучий финский был для меня как бальзам для души. И пусть вас не обманывают смутно знакомые слова в припеве: «Раз – калина моя, раз – малина моя», – в этом случае они, скорее, часть заклинания на чужом языке, нарочитая тарабарщина. Вторая вещь, Kruspolska, звучит мягче, куплеты поют по очереди женский и мужской голоса, ближе к концу вокал становится совсем уже похожим на горловое пение. Зато Vottikaalina – вполне себе плясовая, да ещё какая! Тот, кто считает финнов заторможенными и меланхоличными, рискует сильно обломаться. В припеве опять слышится пресловутая «калина-малина» (всё-таки, годы жизни под российским протекторатом не прошли для Финляндии даром). Chicago (вот уж поистине, странное название) – фолковая пьеса с дудками в духе первого диска, а вот Viktorin – поистине завораживающая вещь. Она раскрывается медленно, словно раскручивается по спирали, превращаясь в дикую танцевальную импровизацию. Это скрипки, но скрипки какие-то неклассические, у них совершенно другой строй и тембр. Aivoton («Безмозглый») – снова что-то вроде камлания, только не зловещее, как Joupolle Joutunut, а какое-то весёлое, искристое, снежное, так девки на гулянье задирают парней, да и текст соответствующий: «Ну и мужа получила / богатырь какой причалил / рост мужчины, вид мужчины / а ума мужского нету / Голова торчит на шее / а мозги куда-то делись!»). Далее идёт Ful-valsen – концертный номер с волынками и электрогитарой (которая, впрочем, звучит очень даже в тему, Pål Karl – мягкая импровизация, наполненная звоном колокольцев и дыханием ветра, и Kaivonkaksi, которая очень напоминает южнорусские плясовые, только здесь, как сказано поэтом: «Затерялась Русь в Мордве и Чуди». Весёлые возгласы: «Persi, kaksi!» означают всего лишь «Первый, второй!» (весь альбом, соответственно, носит название «Второй!»), а «Kaivonkaksi» – «Крышка колодца». После этого периода фолкового веселья и раздумья идут ещё два шаманских шедевра: Scamgreppet / Siljan Line («Грехопадение»), и Grodan / Widergrenen («Лягушкоед»). Трудно решить, две это композиции, три, или вовсе четыре: здесь явно синтез нескольких мелодий – шведских, лапландских и финских. Подобные вещи – больше чем песни, это какой-то обрядовый транс, ритуал и праздничная ворожба, в которую мало вслушаться, надо поверить, кожей ощутить это студёное дыхание, иногда сердитое, иногда задорное («Щука, в озере блуждая, / с голоду проглотит жабу; / выберет дурную жёнку / тот, кто слишком долго ищет»). Завершают альбом два инструментала – бойкая «дудочная» Omas Ludvig и расслабленная, пасторальная Kings Selma.

Альбом производит ошеломляющее впечатление: первое знакомство с ним похоже на столкновение с невидимой стеной в чистом поле. Старинные инструменты, не похожее ни на кого звучание, таинственный финский язык, запредельные эмоции – совершенно непонятно, откуда это прёт. Это не выглядело чужеродной прививкой, искусственным скрещиванием двух стилей (как, например, у Deep Forest): музыкантам удивительно точно удалось передать пробирающую до мурашек трансовую энергетику Севера. Те, кому по-счастливилось побывать на концертах «Хеднингарны», говорят, что это забойнее любого «металла». Весь альбом какой-то тревожный, сырой и дремучий, совершенно языческий. Не зря, должно быть, в давние времена всех финнов (и карелов) русский народ считал колдунами и шаманами. Я был по-настоящему потрясён, узнав, что Анита Лехтола парал-лельно с «Хеднингарной» поёт в совершенно безобидной группе Loituma (в России они известны прежде всего как исполнители Ievan Polkka – пресловутой «Як-цуп-цоп»). Всё-таки Финляндия – очень маленькая страна.

Рецепт Kaksi! оказался удивительно удачен: музыканты записали в этом духе ещё два альбома: Trä («Дерево») и Flame («Пламя»), и только потом поменяли стилистку. Четвертый альбом Hippjokk отличался несвойственными группе электронными танцевальными ритмами; финские девушки исчезли, вместо них запели сами Андерс Стаке и Хальбус Тотте Маттссон (третьего участника, барабанщика, зовут Бьёрн Толлин). Их пример оказался заразителен: вслед за тремя «Язычниками» (или одновременно с ними) на музыкальную сцену вышли такие люди, как Sirmakka и Garmarma, чехи Čankišou, а также немцы In Extremo, Tanzwut и Merlons, резко сменившие стиль. Знаменитая в готических кругах певица (и по-совместительству практикующая ведьма) Андреа Небел Хаузен из группы Hagalaz' Runedance назвала Hedningarna одной из своих любимейших групп. Эхо нео-фолка докатилось и до России и стран СНГ: у нас появились такие группы, как «Yöki», «Ва-Та-Га» и «Птица Тылобурдо», в Беларуси – «Стары Ольса», а в Украине – «Бурдон», но это был уже «второй виток». Найденный звук растиражировали, и в считанные годы эта шахта оказалась выработана. Последний альбом Hedningarna – Karelia Visa 1999 года, был навеян путешествием по Карелии, где живы ещё традиции старинного искусства рунопения. После этой мастерской, выдержанной в духе Dead Can Dance работы (на этом диске снова пели Санна и Анита) группа замолчала – и молчит до сих пор. Я очень надеюсь, что это временно. В любом случае люди, которые смогли дать такого пинка и року, и фолк-музыке одновременно, имеют право молчать. Иногда бывает очень важно вовремя уйти: «Если мудрый песню сложит, / Он затягивать не станет, / Он, где кончить песню, знает: / Коротка, зато красива».

Занятно получается. Долгое время я интересовался фольклором, как говорится, «постольку-поскольку». Во времена «развитого совка», когда рок всюду запрещали и гнобили, этот самый «фольклор» вызывал у меня тошноту. Когда по ящику показывали очередное трио бандуристок или хор имени Пятницкого, хотелось взорвать его к чертям. Это было так же мерзко, как фабричные матрёшки. Ничего не поделаешь: юношеский максимализм. С тех пор я убеждён, что ни в коем разе нельзя лишать человека выбора, загонять его палками в рай. Я до сих пор не могу понять, как произошло такое, что народная культура стала фактором давления, инструментом пропаганды. Это какой-то омерзительный «вывих» тоталитарного строя. Вот же рядом пример Финляндии, которая после Октябрьской революции, едва ли не насильственно отделённая от Российской империи, сумела сохранить бережное отношение к родному языку и музыке без всякого давления со стороны власть предержащих, без насильственного вбивания гвоздей в мозги юного слушателя! Почему же у нас народная музыка превратилась в лакированного кадавра, в мумию в мавзолее? Везде на Западе музыкант радуется, если в его песнях критики находят истинно народные мотивы, а у нас даже такие люди, как Ревякин, морщатся, когда их музыку называют фолк-роком. К чему я это говорю? Наверное, к тому, что наше поколение в результате оказалось обделённым, оторванным от любых корней. Лишь с годами я начал понимать, как многого я лишился, сознательно ограничив себя популярной музыкой. Пришлось возвращаться и навёрстывать.

Хорошо, что мне тогда попалась Hedningarna: окажись на их месте какое-нибудь «Золотое Кольцо», я до сих пор при слове «фолк» хватался бы за пистолет.

© Степан М.Печкин (перевод стихов).